«Евразия.Эксперт» продолжает беседу с доктором исторических наук, профессором Александром Князевым об угрозах религиозного экстремизма в странах Центральной Азии.

В предыдущей части были рассмотрены последствия ситуации в Мьянме для стран ЕАЭС и риски религиозной радикализации Казахстана, Кыргызстана и некоторых частей России. Сегодня речь пойдет о Туркменистане, Таджикистане и Узбекистане. Какая страна сегодня находится в наиболее уязвимом положении и почему?

– Есть еще три страны, которые не входят в ЕАЭС, но не менее важны для стабильного развития Евразии. Начнем с Туркменистана, где самая неясная ситуация в силу закрытости страны. В Марыйском велаяте действует радикальное религиозное подполье, имеющее связи с афганской территорией. Плюс не самая защищенная граница.

– Марыйский велаят – самый оппозиционный по отношению к официальному Ашхабаду. Но лучше начать с того, что в Туркменистане достаточно сильно сохранилась, а после распада СССР и усилилась родоплеменная дифференциация, в том числе и среди элит.

Сапармурад Ниязов, ахал-текинец по происхождению, был выходцем из детского дома, он особо не был включен в племенные связи. Видимо, поэтому ему удавалось удерживать баланс интересов среди выходцев из разнообразных кланов, рекрутированных в высшую политическую элиту. Там были представители и марыйских текинцев, и йомуды, и эрсары.

Его нынешний преемник – Гурбангулы Бердымухамедов, тоже ахал-текинец, но он за годы нахождения у власти очень сильно «почистил» элиту. В результате подавляющую часть ее стали представлять его соплеменники. Естественно, что элита потерявших места во власти племен стала принципиальным противником действующей власти.

Социально-экономическое положение в стране довольно сложное, если не сказать тяжелое. По уровню сложности социально-экономической ситуации Туркменистан конкурирует с Кыргызстаном и Таджикистаном. Все ранее имевшиеся льготы для граждан страны в начале лета были отменены. В 2016 г. был серьезный продовольственный кризис.

В ноябре текущего года президент Гурбангулы Бердымухамедов встречался с Владимиром Путиным в г. Сочи, после чего Туркменистан получил от России порядка $2,5 млрд в виде товарного кредита, в структуре которого большой долей присутствовали продовольственные товары.

Еще один фактор нестабильности заключается в том, что, в отличие от Таджикистана и Узбекистана, в Туркменистане сохранились сильные связи между элитами оппозиционных регионов и потомками мухаджиров, т.е. тех, кого в советское время было принято называть басмачами. После революции и гражданской войны они эмигрировали в Иран, Афганистан и другие страны, а сегодня они выступают с заявлениями о необходимости реституции, т.е. возврата ранее принадлежавшей им собственности, в первую очередь, земель.

Примечательно, что озвученные ими претензии на земли удивительным образом географически совпадают с наиболее крупными или потенциально перспективными местами расположения нефтегазовых месторождений, например, Галкыныша.

Еще один проблемный момент – туркменско-афганская граница, где регулярно фиксируется трафик наркотиков и оружия. В основном это касается Марыйского и Тедженского оазисов. Конечно, силовики проводят серьезные операции, но ситуация остается сложной. Все это несет опасность как для региона, так и для региональных интеграционных союзов.

Что касается религиозной сферы, то она со времен С. Ниязова находится под жестким контролем. Но на фоне затянувшегося социально-экономического кризиса не очень понятно, какие скрытые процессы происходят в обществе.

– Даже с точки зрения неспециалиста, поверхностно знакомого с ситуацией в регионе, Таджикистан выглядит как «слабое звено». Страна пережила гражданскую войну, последствия которой – неэффективная система госуправления, региональный сепаратизм – сохраняются до сих пор. Насколько сильны там позиции радикального ислама?

– Я думаю, что на сегодняшний день среди 5 стран региона в Таджикистане ислам играет наибольшую роль в жизни общества. Что касается его радикальных проявлений, то у Таджикистана от них очень хорошая «прививка».

Пока живо и активно участвует в политике и в общественной жизни поколение людей, переживших вооруженный конфликт, позиция «лишь бы не было войны» будет сильна в обществе.

Приведу один пример. 27 февраля 2005 г. в Кыргызстане и Таджикистане проходили парламентские выборы. В Кыргызстане это закончилось свержением Аскара Акаева и дальнейшим переформатированием государства. В Таджикистане тоже звучали призывы выйти на митинги, выразить несогласие с результатами выборов, но на улицы не вышел никто. Потому что люди знают, что такое гражданская война, они этого не хотят и остерегаются всего, что может к этому привести.

Сейчас в Таджикистане в активную жизнь входит поколение, которое не видело всех ужасов и лишений гражданской войны. Пока оно не вошло во взрослую жизнь, у Таджикистана есть запас времени.

Вот когда смена поколений произойдет, тогда Таджикистан, возможно, станет самым «слабым звеном» в регионе. Но пока государство в состоянии контролировать ситуацию в религиозной сфере.

Хотя опасность радикализации есть. В последнее время руководство Таджикистана активно наращивает отношения с Саудовской Аравией. И наращивание саудовского присутствия вызывает определенное беспокойство.

Но если ранжировать государства ЦАР по степени устойчивости, то, на мой взгляд, Таджикистан выглядит устойчивее, чем Кыргызстан. Во многом это обусловлено вышеназванной «прививкой», а также качеством политических элит. Дело в том, что политическая элита Таджикистана более консолидирована, чем киргизская.

– Продолжаем двигаться вдоль афганской границы. Несмотря на алармистские прогнозы, транзит в Узбекистане прошел в заданных параметрах. Стабильность одной из регионообразующих стран удалось сохранить. Тем не менее, наверняка в Ферганской долине присутствуют «спящие» исламистские ячейки. Насколько велика вероятность «раскачивания» стабильности под лозунгами исламизма?

– В Узбекистане сегодня сформирован значительный сегмент граждан, которые относятся к радикальным религиозным идеям индифферентно. И эта критически важная масса. Узбекское государство после распада СССР сделало, на мой взгляд, две важные вещи. Во-первых, узбекская власть достаточно жестко, не принимая в расчет соображения гуманизма, пресекла на корню все возникавшие симптомы. Можно вспомнить события в Андижане 1992 г., с возникавшим тогда «Адолатом», который впоследствии стал основой Исламского движения Узбекистана*. После взрывов в Ташкенте в 1999 г. власть тоже отреагировала достаточно жестко, пространство для радикализма внутри страны было зачищено.

Еще один важный фактор – в Узбекистане существует сильная школа священнослужителей с хорошим теологическим образованием. Узбекские имамы и муллы, за редким исключением, получают системное обучение на родине. Причем сама система образования находится под контролем государства. Естественно, что служители культа прививают прихожанам религиозное мировоззрение, не противоречащее интересам государства. Конечно, к официальному духовенству у узбеков может быть и критическое отношение, если есть реальные основания для протеста, например, социально-экономические.

Но в Узбекистане у граждан нет религиозной альтернативы. Если в Кыргызстане или Таджикистане человек, несогласный с муллой или не получивший от него ответа на свои вопросы, может пойти к радикалам, то в Узбекистане идти некуда. Эта сфера зажата и плотно контролируется.

Еще один важный момент – институт маххали, который стали развивать с 90-х годов XX в. По сути, маххаля – это очень эффективный в условиях современного Узбекистана институт гражданского общества и общественного саморегулирования. Понятно, что они взаимодействуют с органами государственной власти, с силовыми структурами, органами правопорядка, но это работающий механизм.

Например, если молодой человек из маххали проявляет склонность к радикализму, то это сразу станет заметно, известно всем и к работе с ним подключатся и родители, и родственники, и друзья, и соседи.

Значительную опасность для Узбекистана представляет нелегальная трудовая миграция, когда молодежь, не имея четких жизненных установок, часто недостаточно образованная, выезжая на заработки, попадает под влияние деструктивных идей.

Сейчас узбеки пытаются решить эту проблему. Это единственная страна в регионе, которая внедряет систему государственного набора своих граждан для работы за границей. Подписано межправительственное соглашение с Россией, в более чем 10 городах открываются представительства миграционной службы Узбекистана, консульские отделы и прочее.

Такой подход представляется конструктивным, поскольку минимизирует нелегальную миграцию,  позволяет учитывать и контролировать миграционные потоки. Страна-реципиент не будет страдать от криминализации мигрантов, а сами они будут защищены в правовом и социальном плане.

– Заключительный вопрос: сколько может, по вашему мнению, продлиться период такой «геополитической сейсмичности»? Что необходимо предпринять, чтобы «снизить интенсивность толчков»?

– Я сторонник той точки зрения, что глобальная конкуренция на уровне геоэкономики и геополитики между крупными центрами будет расти. Кроме того, появляются новые игроки – растет Индия, Бразилия, появляются новые мировые полюса.

Рано или поздно возникает ситуация когда мировые элиты, опирающиеся, разумеется, на какие-то страны, окажутся перед выбором: либо борьба на уничтожение, итоги которой непредсказуемы для всех, либо поиск новых правил игры, которые устроят большинство. А поскольку инстинкт самосохранения имманентно присущ человеку, рано или поздно «геополитическая сейсмичность» должна, вероятно, снизиться.

Беседовал Антон Морозов (Алматы, Казахстан).

*Исламское движение Узбекистана – запрещенная в России террористическая организация – прим. «Е.Э».